— Я вовсе не это имел в виду. — Фредерик поднял брови и помахал сигарой из стороны в сторону. — Замечу, что твой ответ чересчур эмоционален. Ты слишком сильно протестуешь, мой мальчик.

— Тогда что же ты имел в виду?

— Завещание Чарлза. Что ты собираешься предпринять по этому поводу?

Ничего. — Ник повертел в пальцах стаканчик с бренди, глядя, как растекается по стеклу янтарная жидкость. — Насколько я понимаю, Джонатон управлял средствами Элизабет и своих племянников после смерти Чарлза, и я не вижу необходимости что-либо менять.

— Чарлз совершенно ясно потребовал, чтобы ты принял на себя эту ответственность, когда вернешься в Англию. — Фредерик несколько секунд молча смотрел на племянника. — Он советовался со мной насчет включения этого пункта в завещание. Чарлз не видел вокруг себя никого иного, кто мог бы лучше соблюдать финансовые интересы его жены и детей. Он ведь тоже гордился твоим преуспеянием. Его решение поручить тебе блюсти интересы его семьи связано с этим преуспеянием, дружеским доверием к тебе и ни с чем более.

— Я ни о чем более и не думал, — ответил Ник, удивляясь про себя тому, как легко ложь соскользнула с его языка.

Узнав о выраженном в завещании желании своего друга, Николас тотчас подумал, не догадывался ли Чарлз о его чувствах к Элизабет. Правда, в своих довольно редких письмах к другу лорд Лэнгли не позволил себе ни единого намека на это.

— Независимо от соображений, которыми руководствовался Чарлз, я должен заметить, что Джонатон приходится Элизабет родным братом, а я немногим больше, чем просто чужой человек. По-моему, лучше оставить все как есть.

— Но если ты говоришь о нежелании предать память друга, почему же ты отказываешься выполнить его последнюю волю, выраженную по причинам, которые он считал чрезвычайно важными для себя?

— Это совершенно разные вещи, дорогой дядюшка. — Ник машинально подошел к картине, на которой была изображена сцена охоты. Стоял и смотрел на картину так, словно видел ее впервые, а не в сотый раз. — Но я вовсе не отказываюсь от ответственности, тем более что Джонатон в последнем письме напомнил мне о ней. Он-то и предложил, чтобы я приехал в Лондон и лично убедился, что все в порядке. — На самом деле Ник страшно обрадовался предлогу вернуться домой. Ведь он так долго здесь не был. — Я планирую встретиться с Джонатоном завтра и убедиться, что с деньгами Чарлза все в порядке.

— Это самое малое, что ты можешь сделать, — произнес Фредерик.

—,Это лучшее, что я могу сделать, — довольно резко возразил Ник, но, тут же спохватившись, виновато улыбнулся дяде. — Я полагаю, мне нет нужды заниматься этим досконально, мне лишь придется подтвердить свое убеждение, что средства Чарлза в надежных руках. Я могу и заблуждаться на этот счет, но сильно сомневаюсь в этом. Прости, что я огрызаюсь, дядя. Я все еще чувствую себя усталым после столь долгого путешествия.

— Да, само собой. Я в точности так и подумал. — Фредерик пыхнул сигарой. — Я и не помышлял, что твое возбуждение вызвано упоминанием о леди Лэнгли, к которой ты все еще питаешь чувства.

Ник изобразил насмешливую ухмылку:

— Это было бы попросту смешно, так как я никогда не питал к Элизабет иных чувств, кроме самой преданной дружбы.

Фредерик кивнул:

— Нелепо.

— Абсолютно, — подтвердил Ник.

— Несообразно.

— Совершенно верно.

— А возможно, и весьма проницательно с моей стороны.

Ник вспыхнул.

— А возможно, ты видишь только то, что тебе хочется видеть.

— Послушай, мой мальчик. Вопреки твоим протестам я знаю, что ты любил ее, когда покидал Лондон десять лет назад. Я знаю, что ты во время твоего первого визита в Лондон избегал ее и всех, кто ее знал и кто знал тебя. И я твердо убежден, что чувства твои не изменились.

— Независимо от того, любил ли я Элизабет, когда покидал Лондон, а я в последний раз заявляю, что этого не было, с тех пор прошла целая жизнь. Элизабет изменилась, и я тоже.

— Ты же сам утверждал, что некоторые вещи не меняются.

— В точности так. Для нас двоих тогда не могло быть совместного будущего, нет его и теперь.

— Чепуха! Все изменилось для вас обоих. Жизнь ушла далеко вперед и увлекла за собой вас. Десять лет назад вы были почти детьми. Элизабет уже не та женщина, которая выходила замуж за виконта Лэнгли, а ты не тот мужчина, что уезжал на поиски собственного пути в этом мире. Вы стали взрослыми, и хотя значительная часть окружающего мира не переменилась, вас обоих настигли перемены.

— Что верно, то верно, дядя, я уже не ребенок. Я знаю свой разум и…

— Знаешь ли ты свое сердце?

— Да, — бросил Ник.

— Вот как? Сомневаюсь.

— Почему?

— Во-первых, потому, что глаза твои светлеют, когда ты слышишь ее имя…

— Не говори ерунды!

— А во-вторых, — Фредерик выдохнул совершенное по форме колечко голубого дыма, затянулся снова, выдохнул другое колечко и пропустил его сквозь первое, словно стрелу, пронзающую сердце. — Во-вторых, твое беспокойство вернулось. Я бы сказал, что вернулся тот демон, который охотился за тобой. Или скорее, — проговорил Фредерик с понимающей улыбкой, — он никогда тебя и не оставлял.

Глава 5

Элизабет, леди Лэнгли, распахнула дверь в библиотеку Эффингтон-Хауса и с удовлетворением отметила, что она ударилась о стену со стуком, который разнесся не только по этой комнате, но, к счастью, и по всему дому.

— Как ты мог, Джонатон?

Она ворвалась в библиотеку, размахивая бумагами, которые сжимала в руке, с трудом подавляя желание запустить ими в брата. Джонатон Эффингтон, маркиз Хелмсли, сидел за письменным столом. Он уставился широко раскрытыми глазами на влетевшую столь неожиданно в комнату сестру.

— За три года ты ни разу даже не намекнул об этом! В конце концов, я твоя сестра, ты мог бы оказать мне хоть каплю доверия. Как ты мог не сказать мне?

Джонатон положил перо належавший перед ним на столе листок бумаги, на котором, без сомнения, воплощал свой последний литературный опус, бросил на него полный сожаления взгляд и встал на ноги, выпрямившись во весь рост с видом будущего герцога Роксборо. Несмотря на величественную позу, в глазах у него появилось смешанное выражение неуверенности, смирения и тревоги. Очень хорошо. Так и надо. Пусть боится. Ему и следует бояться.

— Но я же сообщил тебе, — заговорил он в излишне невозмутимой манере для предателя. — Ты держишь в руке бумаги, которые я тебе послал. Ты не имеешь оснований жаловаться, что я тебя не уведомил.

— У меня есть для этого все основания, — огрызнулась Лиззи. Как это в духе Джонатона — истолковывать ее слова только в буквальном смысле! И ведь он прекрасно понимает, о чем она его спрашивает. — В таком случае позволь мне переформулировать вопрос. Почему ты ничего не сообщал мне до сих пор?

— А, да, это, пожалуй, совсем другой вопрос.

— Не так ли? — произнесла она с пылающими глазами.

— В самом деле…

Джонатон присматривался к ней с опаской, словно предполагал, что она вот-вот перепрыгнет через стол и сдавит ему шею обеими руками.

— Должен признаться, что ты обозлилась еще сильнее, чем я предчувствовал.

— Да что ты? — Она швырнула бумаги на стол. — Ты мог хоть на минуту подумать, что я не приду в ярость?

— Я надеялся… —Джонатон с беспомощным выражением лица пожал плечами, как это делают самые разумные мужчины, очутившись лицом к лицу с беспредельно негодующей женщиной. А Элизабет негодовала беспредельно. — Если повезет… возможно…

— Хватит, Джонатон! Ты уклонялся от этого годами, больше я тебе этого не позволю. — Она приблизилась к брату с таким угрожающим видом, какой только могла на себя напустить. Не так уж это и сложно в минуту, когда ей прямо-таки хочется задушить его голыми руками. На самом-то деле она никогда бы ничего подобного не могла сделать. Вероятно. — Я заслуживаю получить ответ. И будь я проклята, если я его не получу!

— Что за язык, Лиззи. — Джонатон неодобрительно покачал головой. — Что подумал бы папа?